7
Не могу утверждать, что судья Ёппимахина была человеком культурным. Во всяком случае, русский язык она знала плохо. Даже хуже полковника Ловрентьева, хотя тот был якутом. Но любила зато судья Ёппимахина русскую культуру. Точнее, русский фольклор. А ещё точнее, русские частушки. Вот где веселье! Вот где раздолье русской душе! Судья Ёпимахина распевала частушки каждую свободную минуту. Она даже заговаривалась, порой, то есть перескакивала вдруг с обычной бытовой речи на частушечный размер. Она и думала-то, по большей части, частушками. Она даже приговоры и решения писала в виде частушек, особенно резолютивную часть.

Находясь на рабочем месте одна, она прохаживалась по кабинету развернув плечи, скрестив руки на груди, дробным шагом и, весело скалясь, лопотала скороговоркой:

Именем Счастливой

Российской Федерации

Преступника Петрова

Подвергну я кастрации. И-их!

И пристукивала каблучками.

Потом спохватывалась, что такого наказания не существует и перепевала заново – рождалась другая залихватская частушка:

Именем Российской

Счастливой Федерации

Преступнику Петрову

Откажу я в апелляции.

Ну и, разумеется, «И-их!». «И-их» – это уж само собой. Под это «и-их» судья Ёппимахина бывала даже готова ринуться в присядку. Но у неё мышцы бедра передние, так называемые квадрицепсы, немного недоразвитые были, побаивалась судья Ёппимахина присесть.

И ещё она побаивалась, что в самый момент присядки, вот как раз когда она заверещит (негромко) «И-их!», ввалится какой-нибудь оппозиционер. К примеру, Рожков. С фотокамерой, которую недавно нашёл в подвале полиции общественной безопасности. Вот если бы Хадыка... Тот-то с гармошкой обычно ходит.

Да. Но всё же больше судья Ёпимахина боялась, что её квадрицепсы подведут. Чего ж потом, до судебного заседания что ли так раскорякой над полом сидеть?

В общем, так или иначе, судья Ёппимахина в присядку не пускалась. Она целиком погружалась в сочинение частушек на разные политические темы и записывала их на каждом подвернувшемся клочке бумаги, царапала на мебели, на подоконниках, малевала на стенах. Поэтому все стены суда были изрисованы разными закорючками – почерк у судьи Ёппимахиной был не Бог весть, типа тараканьего следа. Она когда в школе училась, ей учителя говорили: «А у Ёппимахиной что это в сочинении? Одни палочки» или «А у Ёппимахиной что за бабушкины очки в тетради намалёваны?».

Вот поэтому, когда полковники Ловрентьев и Козаков забегали в суд по своим делам (с каким-нибудь злостным нарушителем правил дорожного движения потолковать или оскорбления от самозваного оппозиционера Рожкова выслушать), они смотрели на стены и предметы мебели, сплошь исписанные судьей Ёппимахиной, и сладко улыбались. И полковник Козаков незаметно ставил крестик. А полковник Лаврентьев нолик.